Как только прошел период отходняка, ему сразу же стало интересно. Он решил поставить весьма смелый эксперимент, учитывая незримый взор, постоянно наблюдающий откуда-то из-за спины. Ему страшно было возле огромных серых домов и одновременно как-то уютнее, чем вдали от них. Тем не менее, Фаренгейт обосновался в небольшом тёмном лесу, каждую ночь чувствуя, как могильные черви подбираются к мозгу. Но червей не существовало. Разве что в зачервивевшем сознании Фаренгейта можно было найти парочку, без аппетита дожевывающих остатки жизнерадостности.
Утром лапы, повинуясь какому-то неясному инстинкту, повели на поиски пропитания. Но есть не хотелось. Поэтому Фаренгейт вынужден был остановиться и замереть.
Его накрыло. До него дошла вся бессмысленность существования его духа в этом совершенно пустом, сером и холодном месте. Он стоял, широко открыв глаза. Его нижняя челюсть безвольно отвисла.
Смысла не было. Совершенно не было. Словно какой-то винтик в голове повернулся.
Ему не хотелось есть, не хотелось спать. А всю ночь он провёл судорожно сжимая глаза по старой привычке. Не было ничего, что он мог бы сделать, кроме как куда-то идти.
И это безвестное, бесцельное существование пугало его до дрожи.
- Мм.
Ему просто захотелось убедиться в том, что рот ещё может издавать звуки.
- Я просто не могу быть здесь в одиночестве, - произнес он свои первые слова в этом мерзком мирке. - Это нелогично. Это бессмысленно. Это нереально.
Так что там насчет эксперимента? Ворвавшись в серое, пахнущее старым цементом здание, Фаренгейт выбил собственным телом и лапами остатки стёкол из окон, оконные рамы. Разворошил, разорвал и сломал все предметы, какие видел вокруг себя. С его комплекцией и силой это не составило особого труда. Треск, грохот, звон разбитого стекла. Подушечки лап в крови, плечо пронзил осколок.
Под конец он вытолкал, помогая себе массивной башкой, старый комод и вывалил его в окно, наслаждаясь грохотом, распарывающим тишину.
После этого время понеслось очень и очень быстро, словно его кто-то гнал. И одновременно с этим зависло, как густой студень. Фаренгейт не помнил, как вышел из дома и как улицы подхватили его своими грязными, испачканными в каком-то дерьме и пыли руками. Они понесли его, словно свинью на убой.
А он бежал, гонимый ими, как овца от пастушьей собаки. Наступил в какую-то отвратительную лужу, стер лапы об асфальт, выдохся, исчерпал какую-то часть своей энергии. Хотел провалиться в бессознательное состояние, близкое к сну, которого здесь и быть не могло.
Однако ему стало страшно спать на открытом месте. Он забился куда-то, в какой-то пыльный, грязный угол. И лежал там, вжимаясь мордой в стену.
А наутро встал и нашёл то самое место, где накануне устроил дебош.
Всё было чисто. Осколки стекла торчали из оконных рам. Мебель стояла пыльная, старая, нетронутая. И только комод изменился.
Фаренгейт обошёл его, и из черноты проёма на него взглянули два горящих безумием глаза.
И сама возможность обитания в комоде чего-то живого вселила в Фаренгейта панический ужас. Он оскалился и вздыбил загривок. Глаза не мигали.
Фаренгейт подошел ближе и оторвал дверную створку. Из комода на него смотрели собственные багряно-карие глаза.
Он положил лапу на зеркальную поверхность, а когда отдернул её, на подушечке остался плотный слой пыли.
Ему стало не по себе.
Некто вернул всё на место, в прежний, ужасающе мертвый и спокойный порядок.
Словно и не было здесь никакого Фаренгейта.
Словно и не существовало его никогда.
Спустя несколько... единиц этого чертова времени Фаренгейт уже стоял у стены дома, прислоняясь к ней боком и глядя вперед. Огромной черной глыбой,  странным рисунком на серой стене.